Сергей Ильич и Евгения Илларионовна Дьяконовы
Сергей Ильич и Евгения Илларионовна Дьяконовы вместе уже долгие годы. Тогда, в 1942-1943-м, они, конечно же, не были знакомы. Но немецкую оккупацию и освобождение Красного Сулина пережили здесь, в родном городе.
…Сереже на тот момент было 10 лет. Семья жила в поселке Сулин — мама и четверо детей (отец уже был на фронте). Когда началась война, перебрались в п. Татарский — там было поспокойней. Сергей Ильич помнит, как летали над ними фашистские самолеты, как обстреливали их с земли наши зенитки. Как будто маленькие парашютики раскрывались рядом с самолетами — такой след оставляли орудия.
Он хорошо помнит, что многие бомбы не взорвались. И когда позже с ними работали специалисты, то находили внутри не взрывчатку, а песок. И все понимали, что это угнанные советские люди так «работают» на немецких заводах.
Помнит он и сожженный состав с нефтью у Дворца культуры, и трупы людей в парке. В июле 1942-го со стороны п. Казачий вошли в город мотоциклисты и танки. Сильных боев не было, только небольшой бой в п. Раково. В городе были не только немцы, но и итальянцы.
Было очень голодно. Мужчины в основном все на фронте. Дети, подростки, женщины, старики… Вот и все население.
Много забрали коммунистов, вывезли за балку под Гуково и расстреляли (позже там установили памятник). Сергей Ильич говорит, что когда в феврале 1943-го прошла Сталинградская битва и немцы откатились назад, то бегство их на других участках стало стремительным. Самый яркий случай в его памяти на эту тему — бегство фашистов в оцинкованных корытах.
В городе в течение трех дней было безвластие. А потом они увидели двух молоденьких разведчиков. Когда вернулись наши, то семьям стали выдавать хлеб. В памяти навсегда остались моменты, как мама резала его, выдавая детям по кусочку. Как он делил этот небольшой кусочек на более мелкие, клал в рот и сосал его долго, наслаждаясь давно забытым вкусом. Но, видя голодные глаза сестренок, уже съевших свои кусочки, отдавал им остатки. А немцы могли только требовать: «Курка, курка, яйко давай!». В эти семь месяцев оккупации у красносулинцев сузилось пространство: на улицах редко можно было встретить людей, все боялись выходить.
Отец Сергея вернулся домой живым. Но уже в 1950-м умер от тяжелой болезни.
Евгения Илларионовна родилась в 1937-м. Когда началась война, отца-коммуниста эвакуировали с СМЗ на Урал. Мама осталась с пятью детьми. Жили на Вокзальной, которую бомбили постоянно. Мама была на последних месяцах беременности, начались роды. Новорожденного младенца только-только успели перепеленать, как началась бомбежка, все убежали в подвал. Мама осталась на кровати, а сына взрывной волной перевернуло и забросило головой вниз между кроватью и стеной. Но он чудом выжил.
Сама Женя попала под обстрел в степи. В руках у нее была кукла с глиняной головой. Она упала, кукла — рядом. Когда поднялась, увидела: голова куклы была пробита. Это было еще одно чудо.
Она вспоминает, что вокзал бомбили с 1941 года, причем постоянно. Побомбят — улетят, а потом все по новой. Запомнился ей и такой случай. Кто-то продавал арбузы. Немецкий офицер подошел взять себе (конечно же, даром), увидел маленькую девчонку и указал на самый большой арбуз. Потом кивнул — забирай. Это был огромный для нее арбуз, который и для взрослого был тяжел. Но Женя не растерялась: она просто покатила его по дорожке домой.
Соседи выдали семью коммуниста. Их всех посадили в подвал. От смерти их спасло только появление нашей армии. Не уберегла судьба ее родного брата. Он, молодой парнишка, прятался здесь во время оккупации, выжил. Но, уйдя в семнадцать лет добровольцем на фронт, пропал без вести.
Женя на всю жизнь запомнила, как въезжали наши красноармейцы на лошадях, в белых полушубках. А у первого конника было в руках знамя. И то неописуемое счастье, что было тогда у всех, она тоже запомнила на всю жизнь…
Александр Петрович Гизатулин
Александру Петровичу Гизатулину в годы оккупации было всего 6 лет. Жили они тогда на улице 1-й Загофманской в пос. Татарском. И въезд немцев в город он наблюдал с мальчишками с пригорка. Ехали машины, мотоциклисты, кто-то шел строем, кто-то ехал на подводах…
У многих жителей гуси, утки, куры были на выпасе на улицах. И ребята могли видеть, как с гоготом фашисты подхватывали эту живность по дороге, сворачивали ей шею и бросали на подводы…
Он прекрасно помнит, как у их дома была заправочная станция. Немцы заправляли машины бензином, а затем шли на походную кухню, от которой запахи расходились очень далеко.
— Мы, голодные, только могли смотреть на это. А так хотелось есть! — говорит Александр Петрович.
Немцы заселили практически все дворы. Саша с семьей жили в доме, хозяин которого ушел на фронт вместе с его отцом.
Прекрасно помнит он, как к дому подошел холеный немец с денщиком, пинком ноги открыл входную дверь, осмотрелся…
Увидел на внутренних стенах изморозь (топить было нечем) и произнес: «Нихт гут!» (плохо). Ушел жить в другую половину дома, где хозяевами была пожилая семейная пара. И где было тепло. А на той половине, где жила семья Гизатулиных, тепловатой была только одна комната, причем отапливалась она чем придется.
К ним приходил денщик того самого холеного фашиста, приносил семейный альбом, показывал фотографии. И говорил: «Нихт гут — война, я — арбайте» (рабочий). Пусть дерутся между собой Сталин и Гитлер». Конечно, он говорил по-немецки, добавляя какие-то уже выученные русские слова, но смысл был понятен.
Ярко стоит перед глазами Александра Петровича такой случай. Подъехала машина, из нее вышел немец и достал батон. Стал намазывать его джемом и демонстративно есть на глазах у ребенка. Потом достал коробку с шоколадом. Съел содержимое коробки, а ее бросил под ноги Саше.
— Я был очень голоден. И эта коробка, брошенная мне под ноги, вызвала такое возмущение, что я просто растоптал ее ногой, — рассказывает Александр Петрович. — Понял, что сейчас последует наказание — и бросился бежать. Только и услышал вслед: «Хальт!» (стой!).
Еще картинка из памяти А.П. Гизатулина: «Идет старый немец с палкой, бьет ею в наш почтовый ящик и кричит: «Курка, яйка давай!».
Наблюдал он и такую сцену, когда немцы, отступая, шли и ехали по улице. Фрицев, удирающих в корытах, Александр Петрович тоже наблюдал. Только в этом случае корыто с находившимся в нем немцем было привязано к танку.
Помнит он и перестрелку, когда на одном пригорке наши, на другом — отступающие немцы. А память все подсказывает и подсказывает Александру Петровичу случаи. Этот — со счастливым концом.
Саша увидел четыре подводы, на них люди. Он, маленький несмышленыш, решил догнать их и подсесть на подводу. И тут — истошный крик соседки бабы Поли: «Сашка, стой!». Оказывается, это везли евреев на расстрел. Мгновение отделило его от страшной участи…
А потом Саша спас ее сына. Они жили через дорогу от них. Мальчишки часто ходили на речку, ныряли. А баба Поля ходила на речку с ведрами для полива огорода. У нее был маленький сын лет двух-трех. Мостки на речке мокрые. Малыш поскользнулся на них и — сразу ко дну. Счастье, что был он в рубашонке.
Саша не растерялся, нырнул, схватил за эту рубашку и — вверх, к свету. Что пережила бедная женщина в это мгновение — отдельный разговор. А добро помнится. В те голодные годы получал от нее Саша то груши, то яблоки…
Помнит он и тот день, когда советские войска входили в город… И какая была огромная радость со слезами на глазах, он запомнил на всю жизнь…
Лидия Егорова и Людмила Кравченко.
