Не каждому на долю выпало столько испытаний, столько тяжёлых поворотов судьбы, как ей, простой деревенской девочке Мане.
Маня Уёвишина («Уёв» — тот же «Иов») — это деревенское прозвище моей прабабушки — Марии Иовны Тарасевич (Бельченко), малолетней узницы фашизма, ветерана труда. Прожила она 89 лет. Корень нашего рода, она стала легендой семейства еще при жизни. Её выражения и словечки, сдобренные самобытным юмором, надолго запомнились детям и внукам, постепенно перебравшись в речь.
Но понять характер Марии Иовны без рассказа о ее родине невозможно… Деревенские будни, немецкий плен и трудности послевоенной жизни — всё оставило на ней неизгладимый отпечаток, но лишь укрепило — сломить её было непросто.
Родилась Маня в деревне Асаревичи в Беларуси. Расположена она в пойме реки Днепр и окружена густыми богатыми лесами.
Кладезь прабабушкиных рассказов о жизни обитателей деревни был поистине энциклопедическим. «Асаревичской энциклопедией» она могла проиллюстрировать почти все бытовые события. Вспоминаются многие истории: о том, как Люба Рыбка взяла Маню дружкой, и той пришлось стирать в ледяной воде домотканые простыни; о том, как отец двух дочерей обманул жениха и, вместо красавицы Анны, выдал губастую Катю; как бабка Марина плакала над урожаем огурцов: нарастит огурцов и плачет — зубов-то нет, не может огурец сгрызть; или как деревню Перки прозвали «вторым Берлином», потому что во время войны кто-то из жителей предал отступающих красноармейцев…
Жизнь в деревне была занятой, но спокойной. Когда после весеннего паводка воды Днепра сходили, в канавах оставались мальки рыб, быстро растущие на мелководье, и асаревичская детвора с вёдрами спешила на промысел. Рыбу ловили и в Днепре, и в Асаревичском озере. Сушили в печах, потом варили с нею щи со щавелем. Щавель дети собирали тут же на лугу.
Летом на заливных лугах поднимались высокие травы. На косовицу с зимы припасали сало, оно становилось жёлтым от времени, но было совершенно незаменимым: без него на одной картошке косой не намахаешься!
В лесах собирали белые грибы, волнушки, лисички. Солили в бочонках, сушили. Другие грибы не любили, презрительно называя «чёрными» из-за цвета, который они принимают при сушке.
На восточной стороне деревни располагалась барская усадьба с приусадебным парком и удивительно роскошными яблоневыми садами. Парк и в настоящее время сохранен.
В центре Асаревичей высилась красного кирпича церковь. Прабабушка ещё помнила рассказы о революции, о том, как жители деревни, стоя на коленях в пыли, смотрели на то, как рушились купола и падали колокола…
Родилась прабабушка уже в советское время, в 1927 году. Но в глубинке, вдалеке от плакатов и лозунгов нового века, выжили и традиционное верование, и старинные деревенские обычаи. Странно было думать о «подрывном» влиянии религии, когда продразвёрстка и другие трудности, пришедшие в послереволюционные годы, обязывали трудиться не покладая рук.
Так и прошли её первые годы, но детство было счастливым недолго. Мама умерла, когда Маше было всего десять лет, а младшей Анечке — восемь. Отец женился, и очень скоро Маня из «дочечки» превратилась в «корову здоровую». Но характер она имела неукротимый, твердый, а нрав добрый и весёлый, зла не помнила — с невзгодами только крепче стала, а вот нежная Аня погрустнела, замкнулась. Вскоре в семье родилась третья девочка, Нина. Забот прибавилось, и Маню забрали из школы — так и осталась полуграмотной. Многое по дому выполняла именно она: таскала дрова и топила печь, полола огород и косила, носила воду и стирала. Но если удавалось выйти на горку, то «ковзалась» так, что приходила в хату в одних онучах, лапти протирались вдрызг. Отец сидел ночью и плел новые, бабушка вспоминала, что он плакал от усталости. А летом удавалось вырваться на Днепр. Однажды заплыла далеко и стала тонуть. Спас её семнадцатилетний Иван, сын местного коммуниста. Пришла война. Когда немцы оккупировали деревню, принялись расстреливать всех партийных и их семьи. Вели на расстрел семью Ивана, а он, проходя мимо, глянул на Маню: «Вот видишь, Маня, я тебя спас, а ты меня нет».
В феврале 1942 года её с односельчанами угнали в Германию. Накануне созвали народ в клуб и заперли. Остальным объявили, что молодых завтра отправят в Германию на работы, а закрытые в клубе останутся в заложниках. Провожали детей с криками, плачем, матери бежали за санями и падали. Было очень страшно. Один парень вы-скочил и кинулся бежать. Его расстреляли на глазах у матери. Маню провожала мачеха, с вечера она вручила ей свои хромовые сапоги, но надевать не велела, наказала беречь. Так бедная Мария и прибыла на разделительный пункт в Гамбурге в лаптях с сапогами через плечо. Отсюда ее за-брал бауэр (землевладелец, под владение которого отдавались гражданские пленные) в деревню Ховехорст. Страшно тосковала Мария, неоднократно готовилась бежать. Вместе с нею работали у хозяина и поляки, к ним отношение было более мягким — то ли из-за общей неприязни к русским, то ли из-за близости народов по расположению и вере. А Мария хватила лиха. То кожаную обувь не так натрет, то рассаду от сорняка не отличит, то ест слишком медленно — и за всё бита. До старости остались у прабабушки на теле шрамы. Часто били русскую, хотели присмирить, сломить дух. Просчитались. В Ховехорсте работали русские военнопленные. Ночами Мария пробиралась к лагерю, спрятав за пазухой хлеб. Однажды напоролась на патруль; немцы проверили документы, посмеялись над неуклюжей «остербайтер» и отпустили. А если б дернуть за пояс…
В будущем, узнав о телепередаче «Жди меня», Мария Иовна ещё долго надеялась, что один из бывших пленных ищет её.
Сын бауэра воевал под Сталинградом и там погиб. Странно, но после гибели сына хозяева потеплели к русской.
А дома, в Асаревичах, в сентябре 1943 года при освобождении деревни от фашистов сгорела хата. Мачеху, Февронью, с детьми приютила тётка. Дошли до деревни слухи, что Иов с частью стоит в Чернобыле, и Февронья, собрав в мешок что-то съестное, пошла искать мужа — а это 54 километра. Так и не нашла. Позже пришла похоронка: красноармеец Иов Филимонович Бельченко погиб в бою.
В дороге Февронья надорвалась, заболела и вскоре умерла. При смерти причитала, мол, если бы Маня была дома, не дала бы ей умереть: «Нашла бы какие волы и отвезла в больницу».
После смерти матери заболела маленькая Нина. В горячке той привиделось, что красивая белая птица бьется в окно. Тётка сказала: «Это твоя мама за тобой прилетела». И вскоре Нина тихо угасла. В июне 1945 года Мария вернулась домой. Горькие вести ждали ее. Помыкалась с сестрой Аннушкой по родственникам: вроде бы и нужны её руки в хозяйстве, а как к столу садиться — нахлебница. Как-то вызвали сестёр в военкомат и сообщили, что колхоз за погибшего отца должен им хату построить. То-то радость! За день всем миром сруб поставили. Вскоре зажили Маня с Аней в своей хате. Анюта позже уехала на комсомольскую стройку, Мария вышла замуж. Родились две дочери, а мужа скоро забрали в армию. После службы отправился поднимать целину; прислал письмо, чтоб не ждала. Горько было от измены, трудно одной в деревне. И тогда дядя Яков Филипенко, герой войны, о котором мне уже случилось написать, стал звать её в Сулин и даже послал за ней свою сестру — проводить. Продала Маня корову, хату, которую за отца получила, и поехала в новую незнакомую городскую жизнь.
Но это уже другая история…
Богдан Малышев.
